theRunet: Наташа, откуда ты родом?
Наталья Лосева: Из пригорода Новосибирска, такое интеллигентское местечко на берегу реки, в окружении соснового бора, где начиналось сибирское отделение ВАСХНИЛ.
Расскажи о своей семье.
Вся семья — врачи. Папа — хирург, мама — гинеколог. Тети тоже врачи. Одна из бабушек — стоматолог. А дедушка — заслуженный учитель РСФСР. Папа был молодым главврачом, которого направили в пригород строить большую больницу. Мама была блистательным гинекологом, она уже на 4-м курсе института делала доклады на конференциях. Ее ждала научная карьера, но после шестого курса она поехала вслед за папой поднимать медицину в сельской местности. Собственно, я тоже училась в мединституте на педиатра. Хотела быть детским психиатром. Это было очень модно в то время — мы читали Юнга, Фрейда, Кастанеду, занимались «перекрестным душекопанием». Был такой ореол особой романтичности, и психоанализ еще был почти запретным словом в науке. Думаю, я стала бы неплохим доктором, но вряд ли психиатром.
Тебя баловали в детстве?
У меня с детства было ощущение, что я нахожусь в центре вселенной. Не потому, что меня баловали, нет, даже наоборот. Мною много занимались и был строгий спрос. Просто семья так жила — в центре вселенной. Всем всё было надо, до всего было дело, во всем принимать участие, помогать, решать проблемы — мы всегда так жили, гиперактивно. И я чувствовала с детства, что люди тянутся к нашей семье.
Надо понимать, что в то время в России врачи были очень уважаемыми людьми. Это была безусловная интеллигенция. Врачи получали любовь, уважение, обожание людей. Брать деньги считалось унизительным. Родители никогда не брали денег. Это было немыслимо. Даже в трудные 90-е, когда зарплату не платили и мама подрабатывала на «скорой», когда ей кто-то засунул купюру в карман, она рыдала, просто рыдала.
Родители очень много работали. Их в любой момент могли ночью вызвать на срочную операцию. Домой постоянно звонили пациенты, к маме все шли за советом. Папа кроме основной работы еще лечил алкоголиков, разрабатывал собственные методики. А еще рядом были бабушка, дедушка, дядя, тети. Большая семья. Бабушка, простая ташкентская девушка, ушла на фронт в 17 лет. Дедушка познакомился с нею в 1941-м, в апреле 1945-го их расписал комиссар, прямо в Кенигсберге. А в сентябре того же 1945-го они уехали прямо из Берлина в Сибирь. Бабушка уже была беременная мамой.
Почему в Сибирь?
Потому что во время голодомора туда уехали братья деда. А куда еще дед мог привезти беременную жену из Ташкента? Дед был суровый, образец мужчины. А бабушка хоть и не получила никакого образования — очень начитана и гостеприимна. Бабушка постоянно была в центре жизни, обо всех заботилась, всех кормила, встречала, утешала… Знаешь, я помню совершенно немыслимое: в день ее похорон ГАИ перекрывало улицу, потому что ее провожать пришли несколько тысяч человек. Простую женщину, без должностей и статусов. И таких примеров вокруг меня очень много. Получилось, что у меня такая привилегия с детства — видеть в окружении семьи навык жить активно, деятельно, вовлекая огромное количество событий и людей.
Если не врач, то кто?
В восьмом классе в школьной анкете я написала, что хочу быть журналистом. Это была какая-та далекая мечта. Думала, что было бы здорово стать журналистом, хотя другого образа жизни, кроме врачей, я не знала. Я легко, как-то естественно поступила в мединститут, в самом конце 80-х, начало перестройки. И пошла в политическую деятельность. Демократический союз молодежи, голодовки, пикеты, борьба за права студентов. Все это меня так увлекло, я начала писать. Сначала я отложила для себя медицину на время. Думала, вернусь, через годик-два. Но уже не вернулась.
Работала журналистом?
Корреспондентом в крупнейшем еженедельнике. Потом занималась журналистскими расследования, репортажами, параллельно вела светскую хронику — совершенно новый тогда жанр.
Личная жизнь была?
Конечно. Когда я в 22 года выходила замуж, уже была довольно популярной журналисткой в городе. О моем замужестве написал «Вечерний Новосибирск» — написал и переврал. Придумали, что платье у меня было с жемчугами, а на самом деле я была в зеленом платье, купленном в переходе. Но газета ведь не могла такое печатать! У меня и свадьбы-то как таковой не было, а дальние родственники прочли и обиделись, поверили газете…
Муж — тоже журналист?
Антон — сын очень известного в Новосибирске актера, которого я знала еще и как легендарного председателя Союза театральных деятелей Сибири, из такой очень правильной, очень традиционной школы, из золотой интеллектуальной молодежи, но в 90-у годы все они, молодые и перестроечные стали «новобизнесменами», со всеми вытекающими. Антон был старше меня на четыре года и в свои 26 лет казался мне невероятно взрослым и искушенным.
Рождение сына изменило планы на жизнь?
Я когда Тёму родила, для себя решила, что буду сидеть в декрете. Это было первое мое взрослое решение. Хотя уходила в декрет на «пике славы», но на пятом месяце мне стало все безразлично, кроме беременности. Когда Тёмка родился, об этом сообщили в светских хрониках на модном радио, и всё. Я «ушла со сцены».
Как долго ты жила только сыном?
Полтора года. Только семья. А потом, в разгар лета, в Новосибирске проводился большой фестиваль прессы. Я пришла туда после полутора лет дома, одичавшая, встретила легендарного Диму Муратова (он тогда еще как-то параллельно был в «КП», «Собеседнике» и уже «Новой газете»), который мне вдруг предложил в Москву переехать. То есть хожу я такая, в ощущении собственной ненужности, серости и бездарности, мышь бесталанная и забытая, и вдруг меня за волосы в небо! Я очень ему благодарна за то приглашение! Хоть я и отказалась, но с того момента шестеренки завертелись…
То есть в Москву ты не поехала?
Зато стала возвращаться к работе. Моим новым проектом стал Новосибирский пресс-клуб. Это была уникальная независимая площадка не просто для пресс-конференций, но для совместных расследований, обсуждений. Только у нас два публичных врага могли придти и открыто выяснять отношения. У пресс-клуба было два этапа жизни. Первый я называю гастрольным. Не было своего помещения, мы приходили к друзьям- владельцам клубов, которые принимали журналистов, кормили, помогали, делали «задники». Параллельно я работала в региональной газете и писала в федеральную «Комсомолку». А потом пришлось прерваться — я заболела.
Мне было 27 лет, у меня было все: семья, работы, известность, когда у меня обнаружили рак на второй стадии. Это та самая, прости за примитивизм, черта, которая делит жизнь на «до» и «после».
Ты хочешь об этом рассказывать?
У меня есть рассказ-фантасмогория, я об этом написала тогда, когда поняла, что могу говорить. «День любви» называется. Смешной.
Что помогло излечиться?
Главное, что я чувствую сейчас, это огромная благодарность. За то, что произошло. В жизни случаются уроки и обстоятельства, которые формируют личность. Мой опыт болезни меня сформировал. Это был прекрасный урок смирения, опыт физической боли. Ты впервые задумываешься, зачем и почему живешь. А если смерть, то что дальше? По-новому переживаешь ответственность за сына, за мужа, за маму и близких. Понимаешь, как много хорошего вокруг тебя есть и как оно проскальзывает, пролетает…
Хорошо помню момент, когда однажды зимой я вышла на улицу из больницы, увидела снегирей на белом снегу и вдруг почувствовала счастье. Острое беспричинное счастье. Долго еще понятие и понимание счастья для меня было связано со снегом и снегирями. Уже было ощущение, что справляюсь.
Ты вспоминала о работе?
Речь вообще не шла о том, что я дальше буду работать. Я вообще не думала о завтрашнем дне, радовалась, что снова дома, что жива и рядом родные. Все, что было потом, я воспринимаю с благодарностью. Мне нельзя было допускать мысль, что я инвалид с огромной дозой облучения, с вероятностью рецидива. И мой врач очень помогла. Она заставила меня пойти на работу. «Идешь и сидишь хотя бы час. Хотя бы два раза в неделю». Ну я и пошла. На тонких ножках.
Уже через год после больниц приехали люди из Москвы, которые слышали про мой проект пресс-клуба. Это были молодые менеджеры, владельцы «Вимм-Биль-Дана». Увлеченные, очень яркие, интеллектуальные. Они «заходили» в регион и им нужны были консультации. Я до сих пор не понимаю, что там было, но нам дали довольно много денег, которых хватило на собственное помещение и оборудование, ничего не попросив взамен. Просто так. И мы развернулись. Это было время активной политики: конец 90-х, в выборы мы вышли как абсолютно независимая престижная площадка, через которую тогда прошли все кандидаты в президенты кроме, пожалуй, Путина.
1999-й год был изматывающим: кроме пресс-клуба, я работала в Москве в Фонде эффективной политики и писала для только что открытых «Газеты.ру» и «Вестей.ру». После выборов я взяла себе неделю отпуска и поехала в Москву просто передохнуть. Встретила [Антона] Носика (мы были уже знакомы к тому времени по интернет-тусовкам) в кафе на Зубовском, 4, и получила предложение, от которого не смогла отказаться. В марте 2000-го я пришла в «Медиа-Мост», в первую интернет-редакцию компании, где мне поручили проект «Герой дня в интернете».
Это был последний год империи Гусинского. Через год начались маски-шоу. Мы сидели в Останкино, а зарплату получали в офисе в Переславском переулке. Идем с моей сотрудницей, видим, что все коллеги почему-то носами в окна столовой и машут нам, смеются. Казалось, все сошли с ума. Подошли к огромным дверям, тянем, а они идут тяжелее, чем обычно. Мы упорные — открываем. Вместе с дверью на нас вываливается ОМОНовец: «Вы здесь работаете, девочки?». Мы хором: «Нет! Мы в туалет хотели зайти», и бежать — звонить в центральный офис о захвате здания.
В Новосибирск интернет пришел раньше, чем в Москву, свободно, быстро, как прикладной инструмент. Нас охотно звали на руководящие позиции. Так что через месяц с подачи Саши Архангельского я уже работала в «Известиях», у [Михаила] Кожокина. Наверное, лучшей из медийных команд эпохи «нулевых».
Расскажи о мужчинах в твоей жизни.
Первые двое мужчин — это дедушка и папа. У меня вообще в жизни очень велико влияние и значение близких мужчин: дед, папа, свёкор, сын, муж, братья, дядя и друзья. У меня есть настоящие мужские друзья, и это тоже огромная ценность. Первый, кто повлиял и сформировал — это папа. Мама давала эстетическое воспитание. Картины, театры, музыка, книги. Все, что во мне академического, это от мамы и дедушки. Дедушка считал, что любой образованный русскоговорящий человек должен знать наизусть «Евгения Онегина». Я честно выучила три или четыре главы в школе, сейчас помню полторы, и то — с подглядыванием. Благодаря дедушке и маме я люблю и понимаю живопись, театр, речь, в меня был вбит навык слежения за речью.
Дедушка был бесконечным и безупречным авторитетом. Я была старшей внучкой и после меня несколько лет других внуков не было. Мне досталось от деда так много: любви, знаний, времени, разговоров. И до сих пор я читаю Чехова, например, в старом зеленом издании 50-х годов с дедушкиными пометками. Чехов до сих пор существует в дедушкином прочтении.
Папа хотел мальчика. Он был доктор и охотник. Собаковод, разводил лаек. Вот это и было мое детство. Я умела стрелять лет с шести, лучшие выходные зимой — в лесу с собаками. Лучшая часть отпуска — та, когда мы на катере уезжали на острова на Оби и жили в палатках. От папы мне досталось детство, где много природы, умения слушать, чувствовать и понимать природу, зверей. Это ведь тоже эстетика своего рода, особая, очень естественная, такое чрево мироздания. Так что папа — это вклад в меня природный. Лес, земля, звери, река.
Муж — образец бесконечной доброты и дружбы. Особый дар. Фантастические знания музыки, кинематографа. Невероятная способность к чтению, поглощению книг. Я давно так уже не умею. Мы развелись, но остались близкими друзьями. Четвертый мужчина — это Тёма. Или он первый. Если считать по мере появления героев, то четвертый, по сути — первый. Я душная мать, для меня, как почти для любого человека, появление ребенка — это наступление смысла. Я сделала наверное все педагогические ошибки, которые возможно совершить, но слава Богу, мы друзья. Он вырос таким независимым, иногда даже жестким в отстаивании принципов. Но мы очень близки и дружны.
Ему 20 лет, он учится в мединституте, человек, одержимый профессией. Его, в отличие от меня, ничего не отвлекает от медицины. Хотя увлекается футболом, работает вожатым в лагере, но доминанта медицинская для него четко очерчена. Мне важно, чтобы хватило мудрости сберечь для него близость семьи, важность родства. Оставить в нем эту легкость чувства семьи. Хочу сказать, что вообще больше всего меня сформировало, это наша большая семья и чувство родства. Оно у нас очень развито.
Ты часто рассуждаешь о вере и религии. Откуда это?
Папа и мама были атеисты, папа крестился к старости, когда заболел. Но у меня с детства не возникало вопросов, существует ли Бог. Просто знала и все. Первое мое представление о христианстве формировались классическим во всех смыслах путем. Из литературы и живописи. Чехов, Толстой, очень позже — Достоевский. Сильнейшее впечатление и влияние было из «Детства Тёмы» Гарина-Михайловского — это вообще одно из самых пронзительных описаний детского Богоискания, хотя и вплетено в бытовую канву.
Я крестилась осознанно, вместе с сыном, когда мне было 25. А в храм начала ходить с 19. Это было совершенно осознанное движение. Это уже давно не неофитство, простая жизнь, обиход. Как у тысяч людей, которые ходят по выходным в храм, эти люди совершенно не святые, это люди в пути. Жить в христианстве в принципе не очень удобно. Соблазн оставлять свою христианскую жизнь за рамками воскресенья довольно высок. Как вести бизнес с 10 заповедями? Как-то надо, вот и бредешь, два шага вперед, шаг назад. Попытка исповедания Христа в повседневности — единственный путь развития, кривой, косой, с разбитыми коленями, но — один. На совещаниях, в магазине, еще где-то, дома с ребенком. Получается в одном случае из 100, из 1000. Долгое время люди жили в условиях общественного договора. Рыцарский клуб, кодекс купечества, джентельменские клубы, десять заповедей. Был стандарт допустимого. В постхристианском мире этого нет: ориентиров, нравственных регуляторов. Утрачены правила.
Как сочетать работу и мораль?
В первую очередь я медиа-менеджер. За 20 лет я не купила ни одного робота, не сделала ни одного «нагона». Всегда во всех проектах — принципиально открытая статистика. Первое, что я делала — приходила и открывала, анализировала источники трафика и все, что было подозрительно, убирала. То же касалось рекламы. Могут ли сочетаться мораль и медиа-бизнес? Вполне. Чем более качественная аудитория, тем выше ее эффективность рекламная. В бизнесе мораль выгодна. Она не дает быстрее доходы, но долгосрочно она работает и ты неизбежно выигрываешь. В моих командах всегда были люди, которые эту позицию исповедовали и делали профессиональные вещи в рамках морали. Это очень большое везение! Мне всегда везло на людей!
Вопрос всегда — кто кого учит? Руководитель сотрудников или наоборот? Команда тогда работает, когда руководитель каждого сотрудника воспринимает как источник знаний. Когда еще не было академического понимания маркетинга, один успешный приятель говорил мне: «Я сижу на верхушке лестницы, и как мне подниматься вверх? Мне нужны ступеньки. Вот каждый сотрудник — это крепкая ступень. Чем выше лестница, тем выше я поднимаюсь. Вкладывайся, Наташа в своих сотрудников». Единственная беспроигрышная тактика — любишь, ценишь, вкладываешь в своих сотрудников, и это тебя поднимает.
Многие знают и помнят тебя по работе в РИА Новости.
Четверть моей жизни прошло в РИА Новости, это счастье и опыт. РИА Новости я до сих пор считаю одним из самых ярких и важных явлений в истории российских медиа. Именно РИА дало огромные возможности отрасли вырваться вперед технологически, ценностно. РИА не просто учило тысячи сотрудников, но и обучало, тянуло вверх людей из других СМИ, формулировало и продвигало высокий стандарт новой журналистики.
А если сравнивать с «Аргументами и Фактами»?
«АиФ» — это два года интенсивных реформ. Самые быстрые в моей жизни, которые дали отличный результат. Вот уже прошло пять месяцев без меня, я смотрю: все держится. Хотя ушла часть команды. «АиФ» по посещаемости, качеству аудитории на прежних позициях — значит, реформа была сделана правильно, глубоко. РИА — это часть жизни, к «АиФу» я менее эмоционально отнеслась, в хорошем смысле рационально. Здорово, что такой опыт был и получился. Хорошая систематизация знаний и навыков из предыдущей жизни.
Чем ты сейчас занимаешься?
Решила взять паузу и уйти на время из медиа, возможно оставив себе свой курс на журфаке и консультации, ушла в компанию, которая занимается организацией детского отдыха.
Ты всю жизнь работаешь в медиа, видишь, как происходит управление сознанием. Что сейчас происходит с обществом?
Сейчас такой особенный период, когда уровень интернетизации населения подошел к максимуму, почти все население равно интернет-аудитория, а вот навыков гигиены, правил выживания в интернете этот народ еще не освоил. Можно разделить сегодня аудиторию на тех, кто манипулирует и тех, кто субъект манипуляции. И есть небольшая прослойка, резистентная к этому манипулированию.
Мы несколько месяцев живем в состоянии активной информационной войны и видим, как одни люди становятся жертвами, другие упиваются успехом, развивают свои фронты… Это, конечно, главная характеристика 2013-2014 годов. Особенно для соцсетей. Аудитория бунтовая, военная, не здоровая. В войну не бывает здоровья. В тылу, в блокаде, или на линии фронта — ты всегда нездоров в социальном смысле. Интересный период, который потом нужно анализировать, осмыслить, систематизировать. Многие вещи произошли необратимо, ведь война все ускоряет.
Сейчас основная роль вещания в интернете принадлежит не СМИ, а определенной прослойке блогеров. А СМИ подносят блогерам патроны в виде фото, заметок, цитат, фактов. Но доминанты поменялись. СМИ сейчас — сервисная часть. А настоящие вещатели — это ньюсмейкеры, лидеры мнений, конкретные персонажи.
Напоследок расскажи о своих чисто женских привычках.
Я люблю готовить, это часть жизни. Плохое настроение — надо готовить. Хорошее — надо готовить. Как у многих гиперактивных людей, мне сложно сесть и только смотреть фильм. Поэтому даже если я смотрю фильм, я готовлю. Это удобно сочетать. Если ко мне приходят гости, я тоже готовлю. Слушаю и кормлю, потом посуду мою. Готовлю не столько, чтобы есть, сколько для экспериментов, для развития, для любопытства. Рецептов у меня почти нет, все видела в семье — у нас была смешная богатая кухня. Что-то увидела, загорелась, прочитала, сделала по-своему. Редко готовлю строго по рецепту, обычно меняю, развиваю, иначе не интересно. Или наоборот — ищу первоисточник. В свое время я нашла рецепт тирамису от итальянских бабушек. Или брауни — от американских бабушек. Это мне интересно, я изучаю и готовлю так, как в тех местах, откуда это пошло.
Люблю живопись. Немного рисую… Живопись — это часть эмоционального мира. Я много путешествую и новый город — это всегда «какая интересная картина в нем есть?». Могу заплакать перед картиной. Могу специально куда-то поехать, чтобы посмотреть какую-то работу, мне иногда важно увидеть оригинал. Очень люблю путешествовать. Особенно на машине. Некоторые мои отпуска содержат в себе 5-7 тысяч километров за рулем. Вообще люблю дороги. Я женщина-дальнобойщик! Ненавижу слово «автоледи». Вообще, это очень несправедливое деление на мужчин и женщин за рулем. Надо делить на тех, кто ездит, и тех, кто купил права.
Отдых — это кухня, трасса или картинная галерея. Или десять километров пешком с книжкой в плеере. Есть ли в мире идеальная работа, которая бы все это сочетала? Чтобы была аудитория, живопись, еда и путешествия? Не знаю. Но как минимум есть такая жизнь, и я сейчас ее живу.
Беседовала Людмила Булавкина